РФ сможет потому избежать страшных вселенских катаклизмов.

Следуя этим посылкам, почтенная публика выстраивает и сам контекст обсуждения. На пресловутой повестке монаршего дня оказываются забавные прикладные вопросы, например: с какой скоростью должна двигаться Ахиллес-Россия, чтобы  догнать Португалию-Черепаху; перейдут ли за 5 лет газетные киоски на отчетность по стандартам GAAP; наконец, сможет ли пореформенный монтёр Мечников уже в 2006 году взять ипотечный кредит на покупку коттеджа в Кавказских Минеральных Водах. Во главу угла ставится экономический рост при том, что цели и подлинное содержание этого роста не определены, да и, похоже,  нынешняя политико-интеллектуальная элита от формулирования целей хотела бы вовсе уклониться.

К национальной повестке дня почему-то все время пытаются отнести вопрос «что будет с СПС и «Яблоком»?» - партиями, разгромленными наголову на недавних выборах (при этом судьба КПРФ, получившей на тех же выборах, несмотря ни на что, вдвое больше голосов, чем СПС и «Яблоко» вместе взятые, почему-то никого не занимает).

Чтобы формировать повестку дня российского правителя, необходимо отринуть застойную логику и приблизиться к пониманию других – подземных, подводных и тайных – предпосылок нашего национального существования и развития. Что суждено нам разглядеть в снежно-дождливом мороке постновейшей русской истории?

Во-первых, России как полноценного субъекта политики, носителя суверенной воли уже – и пока что - не существует. На протяжении минувших 12 лет территория, обозначаемая на политической карте мира как «Российская Федерация», находилась под внешним управлением. Целью внешнего управления было полное удовлетворение стратегических требований «кредиторов» – США и транснациональных корпораций. Одним из результатов подобного режима управления явилась десакрализация российского государства, и, как следствие,  фантомизация его основополагающих атрибутов – от гимна до Вооруженных сил.

Во-вторых, стабильность России иллюзорна. И не только в силу того, что добровольно признавшее себя неисцелимым банкротом предприятие, управляемое в интересах внешнего субъекта, в принципе не может быть по-настоящему стабильным. Изношена национальная инфраструктура, которая не модернизировалась последние полвека. Наконец, - главное – Россия переживает период тяжелой национальной депрессии, вызванной, не в последнюю очередь, кризисом самоидентификации, а депрессия и стабильность – вещи несовместные. Депрессия может привести к запою или самоубийству, но едва ли хороша как форма поддержания размеренного и поступательного буржуазного существования.

В-третьих, за минувшие 12 лет разрушены религиозные основания бытия русского народа и, соответственно, национального единства. Вероучение элиты девяностых годов – смесь культа Молоха и позитивного социал-дарвинизма – не было воспринято русским пространством. Впрочем, вероучение это обслуживало и обслуживает интересы внешнего управления (кредиторов), а потому никогда и не претендовало на роль фактора национальной мобилизации.

В-четвертых, - и надо это признать со всей моментальной смелостью, - русский либеральный проект 90-х годов XX века потерпел крах. Здесь я сделал бы акцент на сочетании «русский – либеральный – 90-е годы», ибо говорить о всемирном крахе либерализма, конечно же, не приходится. Впрочем, как и о его всеобщем триумфе.

В-пятых, Россия существует не сама по себе. Она есть субъект мировой политики, где в последние годы зреют роковые перемены, набирают силу поистине тектонические процессы. И никакая стратегия развития страны не может быть выстроена, если от этих процессов абстрагироваться.

Эти пять предпосылок придают второму сроку Владимира Путина совершенно иное, катастрофическое  содержание. 2004-2008 годы не станут для властителя РФ, несмотря на его популярность, увеселительной прогулкой. Путин столкнется с концентрированным вызовом истории, и в этом смысле уже 2004-й может стать для президента годом трагического выбора.

Отсюда – и повестка дня, которую, быть может, уместнее назвать повесткой бессонной ночи, которую мучительно проживает страна. В этой ночи повестка бытия и действия определяется перефразированной кантианской тетрадой: что я могу знать? что я должен делать? на что я могу надеяться? что такое Россия?

Последний вопрос – самый сложный. Но ответить на него придется в первую очередь.

Внешнее управление в России – расплата (отчасти закономерная) за поражение её предшественника, СССР, в холодной войне. При этом мы исходим из понимания, что капитуляция Советского Союза была де-факто признана еще в 1989 году. Последующие 2 года существования былой империи были уже жизнью после смерти. (Замечу, не случайно именно в 1989-91 гг. СССР лихорадочно бросился в омут внешних заимствований – Америка понимала, что податливость разгромленного врага усугубляется суммой его долгов).

Победитель – Соединенные Штаты – в конце 80-х годов здраво рассудили, что другого столь же благоприятного шанса избавиться от стратегического евразийского противника может и не представиться. При этом ликвидация СССР вовсе не была для Вашингтона императивом. Республиканская администрация того времени в целом понимала, что неуправляемые и неконтролируемые локальные конфликты на постсоветском пространстве могут оказаться куда хуже безнадёжно одряхлевшего гиганта. Важно было навсегда подчинить сдавшегося врага американской системе глобальных целей. А для этого – предложить русскому религиозному сознанию вместо языческого культа коммунизма новый источник благодати, надежды и чуда. Религию демократии.

(Замечу мимоходом. Те, кто сегодня уподобляют победительную кремлёвскую «Единую Россию» Коммунистической партии Советского Союза, упускают из вида главную особенность КПСС. «Руководящая и направляющая» была, разумеется, никакой не партией, но и не ассоциацией бюрократов, как «ЕдРо». КПСС играла роль языческой церкви. Потому десакрализация коммунизма и божественного В. И. Ленина и привели к стремительному краху КПСС. В этом смысле доктрина «мягкой горбачевской перестройки» была заведомо неосуществимой: не может церковь существовать без религии. У сегодняшнего же «ЕдРа» нет никакой трансцендентной основы. И потому цементировать эта квазипартия ничего не может – сама держится лишь на физическом лице В. В. Путине, 1952 г.р.).

Советский народ устремился к демократии не потому, что понял её преимущества как метода формирования властных институтов или спинным мозгом ощутил привлекательность либеральных ценностей. На рубеже 80-90-х годов XX века демократия воспринималась и как чудо, и как мессия. Вот грядёт она, в сиянии тысячелетней славы своей, и обретем мы последнюю, истинную посюстороннюю свободу, доселе представимую лишь за гранью материального мира. Свободу, подкрепленную выдаваемым по первому требованию свежим и жирным куском докторской колбасы. При этом – здесь американцы продемонстрировали свое исключительное владение предметом – сама священная неведомая демократия стала синонимом «американской модели развития» и более того – американского алфавита жизни. Где Макдоналдс – там и демократия. И нет и не может быть пятен на американском солнце, тысячами тысяч невесомых  лучей освещающих народу 1/6 суши путь к чудесному избавлению, исцелению от семидесятилетней коммунистической болезни.

США согласились на роспуск СССР при условии, что Россия как номинальный правопреемник сверхдержавы объявит себя историческим банкротом и согласится с передачей механизма принятия стратегических решений «комитету кредиторов». «Комитет кредиторов», в свою очередь, нуждался в лояльном «внешнем управляющем», который руководил бы Россией в интересах единственной и неповторимой сверхдержавы. Таким коллективным «внешним управляющим» стала наша элита девяностых годов – совместное предприятие Б. Н. Ельцина и американской администрации (с контрольным пакетом у последней). Условием приема на работу в это СП был утвердительный ответ на три жизненно важных  вопроса:

Считаешь ли ты США единственным и непреходящим центром формирования ценностей мира сего?

Веришь ли ты в то, что Россия должна подчиниться американским ценностям и стать сателлитом США?

Готов ли ты пойти на всё во имя утверждения американских ценностей и режима внешнего управления в твоей стране?

«Чудо демократии» обесценилось уже к 1993 году, когда стало ясно, что новый режим отнюдь не принес народу бесплатного счастья. Религия американских ценностей жестоко разочаровала дорогих россиян, но внешнее управление сохранилось, и сохраняется до сих пор. Не случайно действующая элита во всех спорных внутриполитических ситуациях апеллирует именно к американским властям. И пытается преподнести смущенному народу в качестве нравственных авторитетов и грозных судий многоуважаемых товарищей Ричарда Перла, Джона Маккейна и Джо Либермана. Фундаментальные расхождения в позициях элиты девяностых и президента Путина стали очевидны минувшей весной – к началу победоносной иракской кампании Джорджа Буша-младшего. Тогда доморощенные идеологи девяностых заявили, что отказ от поддержки американской интервенции – роковая ошибка, ибо страна (читай: крупные сырьевые корпорации, перешедшие в частные руки в результате приватизации 90-х годов) потеряли на этом несколько миллиардов долларов. Российскую элиту любой не согласованный с США успех России, даже самый скромный, повергает в ужас, ибо ставит под сомнение основы философии внешнего управления.

Элита девяностых отказалась отвечать на извечные русские вопросы и сознательно пошла на создание пропасти между собою и 99% населения России. Пропасти, которая периодически заполняется трупами. И эти трупы, в отличие от немногочисленных бизнес-узников элитных СИЗО, никто прилюдно не оплакивает. И братские могилы не поливает дорогим коньяком.

Итак, важнейшая задача второго срока Путина – ПРЕКРАЩЕНИЕ ВНЕШНЕГО УПРАВЛЕНИЯ. Россия должна обрести свою национально-государственную субъектность и, как следствие, полузабытые национальные интересы. Выйти же из режима внешнего управления страна не сможет, не отказавшись от услуг внешнего управляющего – элиты девяностых годов. Посему РОТАЦИЯ ЭЛИТ – другая ключевая задача президента в ближайшие годы.

Ключевой подвопрос ключевого вопроса национальной повестки дня – изменение самого механизма формирования элиты. Необходимо прийти к меритократической модели. Элита девяностых была сформирована в тисках примитивной американоцентричной идеологии, помноженной на ценности социал-дарвинистского естественного отбора. Последний, как известно, всегда приводит к умножению серости и подавлению всей и всяческой индивидуальности (на фоне расцвета индивидуализма). Эта элита не может существовать без жесткой идеологической цензуры, без монополизации средств массовых коммуникаций. Открыть шлюзы вертикальной мобильности – это значит и признать необходимость цветущей сложности. Человеческий материал для этого в России имеется – несмотря на все селекционные усилия системообразующих людей и структур уходящей (уходящей ли?) эпохи.

Важный вопрос повестки дня – ревизия тезиса о преемственности путинской политики по отношению к ельцинской.

Формально, будучи официальным преемником первого президента России, Владимир Путин де-факто пришел к власти как лидер оппозиции – правитель, способный подвести черту под ельцинской эпохой и возродить ценности, отринутые «внешним управлением». Именно за такого лидера голосовал народ. Правда, на протяжении первого срока второй президент, главным образом, продолжал линию своего предшественника и играл навязанную ему элитой 90-х роль гаранта результатов приватизации, лишь в предвыборный год обозначив радикальный поворот. Знак, поданный Путиным изверившейся нации, и привел к оглушительной победе на думских выборах «партии русского реванша», состоящей из трех субъектов – «Единой России», ЛДПР и «Родины».

Ревизия идеи преемственности отнюдь не означает отказа от всех результатов вестернизации России в 90-е годы. Но такая ревизия требует кардинальных перемен в политико-государственной философии страны – своего рода революции верхов.

Проблема трагического выбора связана не в последнюю очередь с ЯЗЫКОМ ДЕВЯНОСТЫХ ГОДОВ, которым политики и эксперты все еще пытаются описать нулевой этап постновейшей истории. Однако язык этот – мёртв. Только отказ от него, революция языка позволит сказать что-то внятное о модели и структуре нового путинского правления.

Язык девяностых - управитель гиперреальности, в которой нет ничего подлинного, ничего достоверного, ничего, кроме не ощутимых и не отдельных на вкус, запах и цвет знаков и символов. Плоть политики уступила место её тотальной симуляции.

Если среднестатистического российского политика наших дней прижать к стене в темном переулке и предложить ему жесткий выбор: назвать свои настоящие убеждения или расстаться с жизнью, - что ответит такой политик? Не возопит ли он, что несть у него убеждений, кроме готовности за деньги, страх и (иногда) совесть выполнять поручения генерального спонсора? Что век идеологии прошел и никогда больше не вернётся? Будет ли в темном переулке, на самой кромке этой реальности отличаться активист КПРФ от завзятого эспэссника, идеолог «Родины» от казначея «Яблока»?

Провозвестником был гениальный Жириновский – самый чуткий из политиков первого эшелона. (Эта неброская чуткость и позволила ему остаться на гребне волны в безвыигрышной, казалось бы, ситуации). Это он назвал свою партию либерально-демократической и провозгласил от её имени ярко антилиберальную шовинистическую программу. Это он демонстративно менял взгляды на кардинальные сюжеты политики и истории два раза в день. Это он, Жириновский, открыто дал понять, что по определению видал в гробу предвыборные обещания. Это он, заявив об «обновлении партии» (и опять ведь как никто слышит музыку революции, мерзавец!), выдвинул в президенты своего охранника. Жириновский прямо декларирует: приняв правила гиперреальной игры, надо понимать и использовать их до конца. Только тогда – победа! Всякое половинчатое – неэффективно или, по меньшей мере, недолговечно. Чубайс, Явлинский и Зюганов делают то же самое, что лидер ЛДПР, только получается у них менее ярко и талантливо. Потому-то электорат поймал их за руку и указал на дверь.

Прямая коммуникация между элитами и страной подменяется эксклюзивными возможностями всемогущих СМИ, в первую голову, - телевидения. Что показано по телевизору (во всяком случае, на первых четырёх метровых каналах), - то и есть страна. В языке этой страны – том самом языке 90-х – присутствуют словосочетания типа «удвоение ВВП», «эффективный менеджмент» и «либеральная империя». Эти слова что-то означают и чего-то стоят – в миллиардах долларов США.

Вся элита девяностых держится на этом специальном языке. Вот они говорят – «демократия». А я берусь доказать, что Путин – гораздо больший демократ, чем Ельцин вкупе с Чубайсом и Немцовым. Потому что путинские выборы-2003 куда лучше отразили волю народа, чем ельцино-чубайсовские 1996 года. Дорогим россиянам дали-таки возможность проголосовать за того, кого они хотели. Скажите, а на каких выборах вброс голосов был масштабнее - в 1996 или в 2003 году? Мне почему-то сдаётся, что тогда, семь с половиной лет назад. И не кажется ли вам, что первый тур тех самых выборов-96 выиграл всё же Геннадий Зюганов? Где же тут демократия, уважаемые коллеги?

А вот они говорят – «свобода слова». Я и здесь берусь утверждать, что при Путине свободы слова стало больше, чем при его предшественнике. Ибо только сейчас стало возможным обсуждать публично судьбы русской нации и Российской Империи, что в ельцинскую эпоху считалось опасно неприличным и абсолютно маргинальным. Только сейчас доступ к средствам массовой информации получили носители идей, оппозиционных режиму внешнего управления.

Приходится признать, что «демократия» и «гражданские свободы» в языке девяностых означают нечто совсем иное. А именно:

демократия – набор мер, необходимых для легитимации режима внешнего управления в России; такая демократия отнюдь не исключает силовых и мошеннических действий самого разного рода в ситуациях, когда «внешнее управление» оказывается в опасности;

гражданские свободы - набор инструментов, позволяющих обеспечить тотальное доминирование сторонников внешнего управления, а значит, американского взгляда на жизнь в публичных структурах и информационном пространстве России.

Элита девяностых годов всегда, как пионерская организация, готова заблокировать и растоптать носителей любой альтернативной точки зрения, любого, кто осмелится поставить под сомнение клятву на верность американоцентричному миру. И средства могут использоваться любые – они всегда оправданы целью, «защитой демократии». Того, что они понимают под демократией. Вот и всё.

 Чтобы перевернуть страницу российской истории, на которой идет речь о несуществовании России, Путину придется расстаться с языком девяностых. И отказаться от взаимодействия с политической гиперреальностью, в которой живут и действуют одни лишь фантомы – порождения политических технологий, которые служители культа Молоха считают всесильными.

Необходимо осознать, что в пустынном русском Заэкранье по-настоящему отключают воду и отопление на всю  зиму. Платят нищенские зарплаты, не позволяющие учителям и врачам сводить концы с концами. В реальной реальности по-прежнему разлагается армия. А количество иммигрантов китайского происхождения составляет не 35000 человек, как учит нас Всероссийская перепись населения (кстати, еще один блестящий элемент гиперреальности), а миллионы.

Псевдополитические структуры, единственным ресурсом которых является административно-финансовая поддержка со стороны Кремля (или олигархов), то есть субъекты гиперреальности, с комплексом реальных проблем страны взаимодействовать не могут. Поскольку фактически они никого, кроме своих собственных кремлевских (или антикремлевских) архитекторов, не представляют.

Как хорошо известно из опыта мировой истории, там, где политические институты перестают действовать, где легальные партии не выражают более интересов избирателей, расцветает прямое действие. Народ использует последние оставшиеся в его распоряжении инструменты – от забастовок до погромов – чтобы как-то напомнить элите о своем существовании.

 Не случайно как раз в 2003 году профсоюзный лидер «Норильского никеля» Валерий Мельников, не располагая ни деньгами, ни информационным ресурсом, сокрушил в неравной борьбе олигархического гиганта и стал мэром Норильска. Он выступил едва ли ни единственным представителем реальной реальности и, тем самым, первым ярким представителем оппозиции мертвечине гиперреального. Он напомнил стране, что всплеск радикального рабочего движения в ближайшие годы неизбежен – и это движение будет безукоризненно честным, а потому недвусмысленно жестоким.

 А если по стране прокатится волна голодных / холодных бунтов, что будут делать социальные фантомы с их политтехнологиями? А если бунты начнутся в армии?

 Важнейший вопрос президентской повестки дня – вернуться из гиперреальности в российское настоящее. Отказаться от ставки на господство политтехнологий, на фиктивные политические конструкции. Перейти от конструирования виртуальной реальности к мониторингу реальной действительности и стратегически осмысленному взаимодействию с нею.

 Нет смысла поддерживать нежизнеспособные квазиполитические конструкции. Важно выявить подлинные, набирающие силу тенденции, а также силы и лидеров, способных представлять и олицетворять эти тенденции. И перейти в режим постоянного диалога с ними.

 Президенту нет смысла бояться не подконтрольных ему напрямую политических сил. Природа президентской (верховной) власти в России такова, что глава государства как общенациональный лидер всегда стоит над партиями. И любая партия, наделенная внятной последовательной идеологией, так или иначе будет готова к конструктивному взаимодействию с Кремлем как источником сакральности российской государственности как таковой. Но какую-либо устойчивую политическую модель можно строить только на базе реальных и растущих, а не виртуальных и умирающих политических структур.

 Новый этап путинской реформации невозможен без радикальной смены общественно-политического языка. Необходимо отказаться от навязчивых бессодержательных штампов ельцинской эпохи. Обновление языка должно происходить параллельно процессу смены элит.

 Подготовил Игорь Шатров, ИА «Росбалт», Москва.